Варвары - Страница 53

Отец Сигисбарна обругал. А зря. Может, теперь и вовсе на земле работать не надо будет. Аласейа Рагнасвинте рассказывал: повинуются ему духи земные, водные и небесные. Квеманский болотный дух, что лихорадкой людей губит, у Аласейи на посылках. А скучно становится Аласейе – он духа бить начинает и тем от скуки спасается. Вот у Травстилы в кузне огненные духи трудятся: металлу крепость дают. Почему бы Аласейе земным духам не дать повеление, чтоб землю рыхлили?

«Хэй, Аласейа! – говорит Книва.– Подожди пить! Скажи, велишь ли духам земным землю рыхлить или зазорно тебе такое?»

Улыбается Аласейа. Книва ему говорит, а он не слушает. Пиво пьет. Чашей о чашу Овиды стучит. Должно, у них на небе обычай такой: на пиру грохоту щитов подражать. Эх, какой теперь родич у Книвы! Довольно только поглядеть, как он пиво пьет. Сигисбарн… Да что Сигисбарн, сам старший брат Книвы Агилмунд, что у Одохара в любимых десятниках ходит,– и половины того пива не выпьет, что Аласейа в нутро пенным потоком льет. Четверть выпьет – и упадет. А Аласейа только смеется и чашей о чашу Овиды стучит. А Гееннах меньше пьет. И утреннего дара Алафриде не дал Каумантиир Гееннах. Но роду Хундилы в том обиды нет. С этим и сам Хундила согласен. Кто таков Хундила? А Гееннах Каумантиир – ого-го!

Но Аласейа пиво пьет лучше Гееннаха. И от гнева его земля горит и дымом исходит. Книва толкает нового родича:

– Слушай, Аласейа, а ты не можешь опять в гнев прийти? Чтоб гром гремел и дым из земли шел? Страсть как я грохот люблю, Аласейа! И когда огонь из земли, и дым!

Улыбается Аласейа. Не хочет ярость будить. Хорошо ему. А Книве вдруг плохо стало. Желудок к горлу подскочил. И Книва тоже подскочил, выбежал из избы – и сразу пополам согнулся.

Полегчало немного. Выпрямился Книва. Услышал рядом похожие звуки. Кого-то тоже выворачивало.

Шевельнулась шкура у входа. Овида появился. Сошел степенно к плетню, шнурок развязал, помочился. Постоял немного. Потом обратно пошел. После Овиды Гееннах вышел. Вместе с Алафридой. Алафрида теперь – его тиви. Так вокруг и вьется. Гееннах за ворота вышел – струю пустил. И Алафрида рядом присела, пожурчала. И тут же на Гееннахе повисла, к берегу его потянула, где за кустами полянка с мягкой травой. Книве любопытно стало: как у небесных героев это дело происходит? Что они такое делают, что даже зловредная Рагнасвинта мягкой да пушистой сделалась, словно беличья шкурка.

Не утерпел Книва, прокрался тихонечко, за кустами присел. Ничего не видать, зато слышно все. Слышно, как Гееннах зачем-то всю одежду снял. И с Алафриды тоже. Потом пошуршали немного – и Алафрида кричать начала. Сначала тихонько, потом громче, громче…

Мать Книвы тоже, бывает, кричит, когда отец с ней возляжет. И Вутерих говорил: жена его брата, Герменгельда, шибко кричит. Но Вутерих и соврать может. Он Сигисбарну хвастался, что и сам с женой брата баловался. Только вранье это. Герменгельд за такое Вутериху бы все мужество оторвал.

А Алафрида все кричала и кричала. Потом заохала и засмеялась, счастливая. И принялась рассказывать Гееннаху, как ей хорошо было. А Гееннах ей что-то по-своему говорил ласково. А потом они опять говорить перестали. И снова кричала и стонала Алафрида, словно выпь болотная. И скучно стало Книве это слушать. И завидно немного. И подумал Книва, что, когда мужское посвящение примет, непременно попросит Аласейю его, Книву, небесным забавам научить.

Глава тридцать седьмая Алексей Коршунов. Звезды и огни

Посреди ночи Алексей проснулся. Хотелось пить. Вокруг была темнота. Насыщенная, плотная. Воняло шкурами. Чесалась искусанная блохами кожа.

Да, для этого стоило жить. Вгрызаться в науку. Защищать диссертацию. Оказаться отобранным среди множества претендентов. Пройти безумно трудную подготовку. Полететь в космос. Зачем? Чтобы проснуться в дымной темной избе в компании блох?

Сон пропал. Коршунов лежал, думал.

Из головы не шла проклятая римская монета. «Клавдий-Кесарь-Август-Император-шестой». Где же мы, черт возьми? Где, черт возьми, то Приднепровье, которое тут было? Или будет? Рим – есть. Бизоны – есть. И Китайская стена… Немецкие, английские, русские слова в речи аборигенов. «Байкер» Овида. Невозможно низкий радиационный фон, будь он неладен… И эти чертовы радиосигналы… В мире, в котором электричества в принципе быть не может. И в который эта самая монета отлично укладывается…

«А что ты хотел? – сказал себе Алексей.– Серебряный доллар обнаружить? Или царский червонец?»

Да, именно так. Именно этого он и хотел. Вот если бы в дикарском монисте обнаружился доллар или червонец, все бы встало на свои места. На те места, на которые желало бы поставить факты коршуновское бессознательное. Есть в мире заповедные уголки, куда не проникла настоящая цивилизация, конечно, есть. (Заповедный уголок – в Приднепровье? Гм…) Но присутствие цивилизации, наличие хоть какой-нибудь Великой державы должно ощущаться. В виде жестянки из-под пива. В виде серебряного доллара. Присутствие Великой державы в дикарском поселке, затерянном в джунглях Амазонки. Рано или поздно оно должно было проявиться: коршуновское нутро чувствовало это. И ждало. И проявилось. Присутствие. Великой державы. Только не той . А бессознательное все цепляется, генерирует ощущение того, что все подстроено. Что вокруг декорации, не более. Ткни посильнее – и они рассыплются. А тут – объективная и вполне ожидаемая реальность. Но не та, которую хочется принять.

Очень знакомое состояние, черт подери! Помнится, был у Алексея приятель, коллега по работе. Жена у приятеля ушла. И до этого жили вроде нормально. А тут собрала вещички – и ушла. К какому-то бухгалтеру. И приятель, тоже физик с конкретным логическим мышлением, все никак этого в толк взять не мог. Рассказывал: «Вечером прихожу домой, дверь открываю – и удивляюсь, почему ее нет. В постели лежу, руку протягиваю… Ее нет. Все понимаю: знаю, что ушла, знаю к кому… А осознать не могу!» И так его это мучило… Не принимала душа голых фактов. Все логично, все понятно… Умом. А все равно не верилось. Вот так, должно быть, «крыша» и съезжает. Не когда факты в концепцию не укладываются, а когда факты как раз укладываются , а вот сама концепция – нет.